Ант Скаландис - Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]

— Верба, Верба, на связи Ясень. Что ты говоришь такое, разве я не учил, что убийство — великий грех?

Татьяна вздрогнула, замолчала, уставилась в противоположную стену и опрокинула в себя остатки коньяка из фужера.

— Ты прав. Ясень, — сказала она.

— Так что же ты услышала?

— А вот что. Машкина мать спросила свистящим шепотом: «Куда ты хочешь звонить, дурачок?» — «Самому, — ответил Машкин отец. — Прикинусь чайником, попрошу разобраться всерьез в том, что случилось». — «Ну, и он разберется и доложит тебе. Кого-нибудь посадят. Может, даже расстреляют, если ты попросишь. Только не того, кого надо. Согласен?» «Согласен, — сказал отец. — Но ведь это сделал Седой. Я знаю. Неужели я не могу ему отомстить?» — «Тихо ты, дурачок! — испуганно зашептала мать. — Даже стены имеют уши. Ты что, больше жить не хочешь?» — «Я? Не хочу. А ты?» — «Наверно, тоже. Но ты понимаешь, что именно этого они и добивались. Они убили нашу девочку, чтобы мы больше не хотели жить, чтобы ты после этого, не думая, не жалея себя, рвался напролом, как раненый зверь, к председателю, к самому, к президенту США, к Папе Римскому, я не знаю, к кому еще, но ведь это же глупость! Ты должен просто спокойно работать, ты должен думать и отомстить им всем, понимаешь?» — «Понимаю. А может, все-таки сказать им, что это Седой?» — «Ох, Толик, тебе же никто не поверит!..» Светлана Михайловна шагнула к двери, и я поспешила ретироваться. Схватила трубку и торопливо начала крутить диск. Они не заметили, что я подслушивала. Им было не до меня. Куда я тогда звонила? Не помню. Но куда-то точно звонила…

Потом Чистякова отправили резидентом в Бразилию. Это было явное понижение. Но он не рыпался, не возражал. Поехал молча. Очевидно, человека все-таки сломали. А как могло быть иначе? Конечно, я узнала об этом много позже: у Чистякова появился какой-то серьезный компромат на самого. На Андропова. Во всяком случае, так считали в КГБ. А времена, если помнишь, были смутные. Только что помер Брежнев. Этакое безвременье, безвластие, а точнее — всевластие спецслужб. Абсолютная монархия некоронованного короля Юрия Первого. Чистяков хотел что-то сделать. Может, хотел начать ту самую перестройку на два года раньше. У него, похоже, была такая возможность, но ему не дали. Обстоятельства еще не созрели. В высшем эшелоне коммунистической власти Чистякова не поняли и не поддержали. Трудно сейчас понять, почему его не убрали. Есть у меня на этот счет кое-какие соображения, но они еще очень, очень предположительные. Не хватает пока информации. Может, Чистякова считали особо ценным специалистом, а может быть, просто важной фигурой в какой-нибудь политической игре, и еще не пристало время смахнуть эту фигуру с доски. А возможно, пресловутый Седой, этот всесильный демон, этот прямой потомок Князя тьмы, оказался обыкновенным садистом и ему доставляло удовольствие не сразу убивать своих противников, а вначале помучить их. Но почему первой жертвой стала именно Машка? Почему? За что? Господи, как же гадко все устроено в этом мире! Господи, какой же ты безрукий, честное слово!

— Не богохульствуй. Верба. Это глупо. Мир действительно скверно устроен, но Бог тут ни при чем. Наезжать на Бога с черным юмором — знаешь, в этом есть что-то пионерско-комсомольское.

— Да пошел ты!.. — обозлилась Татьяна. — Ты хоть знаешь, что Анатолия Геннадьевича вместе со Светланой Михаиловной убили в этой гребаной Бразилии спустя три месяца, в марте? Убили какие-то мексиканские оборванцы; из автоматов на улице при обстоятельствах, в общем, не исключающих покушения по ошибке. Во всяком случае, спецслужбы между собой полюбовно договорились, и дипломатические отношения из-за этого инцидента между Бразилией и СССР ничуть не пострадали. А младшего брата Машки Стаса, естественно, прислали обратно в Москву. Ему уже исполнилось шестнадцать, паспорт он еще до Бразилии получил, так что квартира формально осталась за ним, а жил он там поначалу с тетей Зоей Михайловной, сестрой матери. Кстати, до самого недавнего времени КГБ ему какую-то пенсию платил за погибших родителей, не великую, конечно, но на жизнь хватало. Школу он закончил, во ВГИК поступил, разумеется, не без блата… И чего это я вдруг про Стаса начала рассказывать? Налей мне еще.

Я налил. Мы сели рядом на краешек дивана и молча выпили. Уже начинало светать.

— А представляешь, — сказала вдруг Татьяна, — вот действительно был бы цирк, если бы в тот вечер ты наклеил Машку и пошел бы вместе с ней! Повел бы ее, скажем, к себе домой или еще куда-нибудь. Как бы стал себя вести этот козел Ринат? Наверно, вырубил бы тебя.

— Или я его. Все-таки я тогда уже был самбист.

— Здорово, — сказала Татьяна. — И Ринат получил бы свою порцию звездюлей на десять лет раньше.

— Верба!!! — заорал я. — Каких звездюлей?! Ведь если б я тогда его урыл, все было бы по-другому. Все!!! Ты обманула меня! Я виноват! Я по-прежнему виноват во всем. Если бы я тогда убрал с дороги этого типа, Машка осталась бы жива, я познакомился бы с ней, допустим, женился, но не это главное, Чистяковых не отправили бы в Бразилию, Анатолий Геннадиевич остался бы жив и сделал то, что хотел! Вся история человечества изменилась бы, перестройка началась бы на два года раньше…

— И на два года раньше начали бы убивать чеченских детей авиационными бомбами в развалинах Грозного, — остудила меня Татьяна. — Кому это надо — торопить историю?

Я замолчал и тупо посмотрел на часы. Они работали в своем обычном темпе. Никто не пытался торопить историю.

— Ничего бы ты не смог изменить, — деловито и буднично продолжила Татьяна. — Если в КГБ что-то задумали, они это исполняют. Обязательно. Днем раньше, днем позже, преодолев одно препятствие, два или три. Скорее всего Седой просто убрал бы еще и тебя, а заодно и твоих родственников. На всякий случай.

— Ну ладно, не увлекайся, — прервал я ее. — И вообще, не надо меня разубеждать. Можно я останусь при своем мнении?

— Можно, — сказала Татьяна.

— Слушай, какого черта ты начала весь этот разговор сегодня? — Я еще раз посмотрел на часы. — Думаю, ложиться спать уже просто не имеет смысла.

— Конечно, — согласилась она. — Продержусь сегодня на таблетках. А завтра отосплюсь.

— Но это же очень вредно.

— Другим. А мне наплевать. Я же тебе объясняла, какие у меня скрытые резервы.

— Любые резервы не бесконечны, — заметил я.

— Знаю. Только все люди делятся на две основные категории: одни думают о здоровье в первую очередь, а другие о здоровье вообще не думают. Вторые мне гораздо симпатичнее, потому что я и сама к ним отношусь. Нелепо думать все время о здоровье, тем более сегодня, когда до старости все равно никто из нас не доживет.

— Это почему же?

— Не знаю. Так мне кажется. Иногда. Предчувствую близкий конец.

— Работа такая, — с неопределенной вопросительно-утвердительной интонацией сказал я.

— При чем здесь работа? Мир такой. Понимаешь, сегодня я еще намного лучше тебя знакома с ситуацией в этом мире. За три месяца всего ведь не узнаешь. А высшая категория причастности, поверь мне, оптимизма не добавляет. Для тебя эта категория — пока формальность, для меня — жизнь.

На улице громыхнуло.

— Вот, пожалуйста, — прокомментировала Верба. — В столице, в мирное время.

— «Калашников»? — деловито поинтересовался я.

— Нет, это посерьезнее. Скорее всего крупнокалиберный пулемет. Из него тоже можно стрелять одиночными.

Громыхнуло еще раз.

— Значит, ты полагаешь, стрелять будут все больше и больше? И жизнь здесь будет все хуже и хуже?

— Похоже, что так, — грустно покивала головой Верба.

— И какого же лешего мы тогда работаем?

— А у каждого на самом деле своя цель. Все только делают вид, что трудятся во имя общего блага. Заметь, даже у самых-самых Причастных — у каждого — своя цель. Такие, как ты, например… Извини, я скажу откровенно?

— Конечно, говори.

— Такие, как ты, просто из любопытства работают. Ловят кайф от новизны острых ощущений. Неисправимые авантюристы, романтики, бернштейнианцы. «Цель — ничто, движение — все».

— Н-ну, это не совсем так, но, в общем, ярлыки ты навешиваешь лихо.

— Лихо, лихо, но дай мне до конца сказать, ладно? Вас, романтиков, на самом деле немного. Ясень, между прочим, был из таких же. Странно, правда?.. Друтие наслаждаются властью, безнаказанностью, они этого не говорят, разумеется, может быть, даже сами себе не признаются, но это же видно. Тополь, например, такой.

— Тополь?! — обалдел я.

— Да, Тополь. Третьи просто сколачивают бабки. Честным, отчаянно тяжелим трудом на грани нервного срыва, но сколачивают капиталец, и все подсчитывают, подсчитывают и никак остановиться не могут. Этих ты пока не знаешь. Рябина, например, из Питера или Каштан из Владика.

— Владик — это Владивосток?